На главную страницу

 Нетократия

ЗУЕВ Андрей Георгиевич — президент Группы компаний ИСТА, кандидат технических наук.
МЯСНИКОВА Людмила Анатольевна — профессор Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов, доктор экономических наук.

СЕТЕВОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ ОБЩЕСТВо

  Мысли и действия людей являются производными наличной информации. Информация создает цивилизации — новая историческая парадигма возникает как следствие новой информационной технологии. Развитие информационных технологий шло по линии «слово — письменность — книгопечатание — глобальные цифровые сети». Письменность информационно обеспечила феодализм. Все великие империи древности стали возможны благодаря письменности. Книгопечатание создало информационную базу капитализма, но инкубационный период длился почти 300 лет, и только тогда стала очевидной революционность печатного станка. Цифровые сети создают информационно-технологическую основу сетевого информационного общества, инкубационный период которого начался с конца 1960-х — начала 1970-х годов. Эти же годы отмечены «майской революцией» в Париже и «революцией хиппи» в США совместно с массовым антивоенным движением. Революционизирующее влияние сетевых технологий отчетливее всего проявляется благодаря коммерциализации Интернета и усиливается за счет исторического резонанса, создаваемого такими процессами, как интернационализация, глобализация и интеграция мировой экономики. Очевидным становится то обстоятельство, что глобальный политический организм — это не просто разросшийся организм национальный; у него иная, эмерджентная, физиология.

  Медиализация общества, дигитализация всех сторон жизни и быстрое развитие сетевых электронных технологий знаменуют собой становление новой информационной парадигмы, идущей на смену капиталистической. При этом существенно, что информационные технологии развиваются очень быстро, а адаптация людей к ним происходит медленно и определяется их физиологическими и психологическими особенностями. Эти особенности, скорее всего, и зададут длительность инкубационного периода информационной парадигмы, но нельзя скидывать со счетов и то обстоятельство, что новая технология «играет сама за себя».

Господствующий класс феодального общества — аристократия — определяется наследуемой собственностью на землю. Для буржуазии определяющим становится капитал, и аристократия в капиталистическом обществе занимает положение декорации на социальной сцене. При обеих этих формациях положение в стратовой (классовой) иерархии определяют отношения собственности. Гегемонизм в информационном обществе определяется отношением к знанию — талантом и умением манипулировать сетевой информацией. Отношения собственности отступают на задний план — такой гегемонизм нельзя купить, это уже другое измерение, с другими кодами бытия.

  Технологическая информация, ставшая товаром, уже сегодня рассматривается как суть общества подобно тому, как генетическая информация является ключом к биологии. Вся экономика вращается вокруг информации, да и сама жизнь представляет собой бесконечно сложный и совершенный процесс обработки информации, которая хранится внутри нас и передается от одного индивида к другому.В фокусе внимания теории информации оказалась технология «сама по себе», то есть способность хранить и передавать информацию; фактически «посредник превратился в послание». Содержание информации вызывало небольшой интерес — оно с трудом поддавалось измерению и подведению под какую-либо количественную теорию.

 В отличие от невежественных энтузиастов капитализма, нарождающийся гегемон информационного общества — нетократия[ii] — прекрасно осознал разницу между информацией и знанием и особую ценность знания эксклюзивного. Именно сетевая монополия на эксклюзивное знание делает нетократию господствующим классом информационного общества. Буржуазия при этом занимает такое же декоративное положение, как аристократия в капиталистическом обществе. И именно она мостит нетократии дорогу к власти, легализуя право собственности на идеи и интеллектуальный капитал.В капиталистическом обществе всевозможными теориями партнерства отрицается положение пролетариата как низшего класса. Нетократия подобным образом будет отрицать положение как низшего класса информационного общества консьюмтариата, приходящего на смену пролетариату. «Агитпроп» имеет на этот счет множество мифов, главный из них — о прозрачности сетей (что относится лишь к сетям низшего ранга).   Лабиринты сетей высшего ранга, где и принимаются решения, элитарно неприступны.

  Общим для всех формаций остается подмеченный Гегелем двигатель исторического процесса — борьба за признание. Желание обрести признание других людей остается главной причиной и мотивацией борьбы за власть.Переход к информационному обществу, естественно, связан с сопротивлением всех институтов капитализма, парадигма которого практически себя изжила. Делаются попытки создания всевозможных постиндустриальных химер на основе кажущегося консенсуса старого и нового господствующих классов, а также попытки «перезапустить» проект капитализма на основе либертарианства через гипериндивидуализм. Фактически это эквивалентно возврату к корням капитализма, проросшим на почве доиндустриальной философии Р. Декарта и Ф. Бэкона.Переход к новой формации происходит в условиях «когнитивного диссонанса», связанного с консерватизмом людей, на фоне вспышек гиперэгоизма, гиперкапитализма и гипернационализма среди обломков различных гуманистических проектов-утопий, вроде обращенного христианства — коммунизма.

  Свободный и увеличивающийся поток информации позволил решить многие проблемы XIX века. Сегодня общество уже испытывает влияние избытка информации — ее всесокрушающий поток не структурирован и не сортирован, и в таком виде не является источником знаний. Все отдано на откуп экспертам — новым священнослужителям, для которых манипулирование информацией превратилось в выгодный бизнес.

  Перепроизводство информации связано с дефицитом внимания. Последнее подразумевает способность избегать ненужной информации, чтобы высвободить время и усилить концентрацию. Эксклюзивная информация, необходимая для формирования знания, присутствует, в основном, в нетократических сетях самого высокого уровня. Метаинформация представляется в виде сведений о том, как наиболее эффективно связать разнородную информацию. Поэтому именно внимание, а не материальная выгода, не капитал, становится главной движущей силой развития общества и основным мотивирующим фактором человеческой деятельности. В этом ракурсе, вероятно, правильнее было бы новую парадигму называть аттенционализмом (от англ. — «внимание»), а не привившимся уже в социологии словосочетанием «информационное общество».

  Происходящие в мире глобализационные и трансформационные социально-экономические процессы и смена парадигмы развития по сути дела касаются лишь четверти населения планеты, тогда как три четверти жителей Земли находятся на стадии доиндустриального развития, и социально-экономический разрыв между этими частями мира (по данным ООН) не сокращается. Различные постиндустриальные конструкты, в частности сетевые, присутствуют в «странах трех четвертей» лишь в виде декоративных экзогенных «пристроек» и «надстроек». Проблемы «стран трех четвертей» обсуждаются на всевозможных форумах (например, в Давосе), но дальше протокола о намерениях дело не движется.

 Стратовая структура сетевого информационного общества

 Терминология страт (классов) сетевого информационного общества еще не установилась, что естественно, так как само формирование таких страт и самого этого общества находится в инкубационном периоде. Будем использовать терминологию Шведской экономической школы. Высший класс представлен нетократией, состоящей из кураторов сетей, мыслителей-этерналистов (от англ. — «вечность», термин призван подчеркнуть бесконечность процесса становления) и нексиалистов (от лат. — «связь», «соединение»). С одной стороны, нетократия разделена конкурирующими за эксклюзивные знания и информацию сетями, которые возглавляют и контролируют кураторы, а с другой — объединена сетью единого кураториата, осуществляющего сетевое управление миром и полицейский контроль. В российской литературе представители креативной сетевой элиты иногда называются «люди воздуха», сама эта элита — «эфирократия», а сетевые конгломераты людей воздуха — «амбициозные корпорации (АК)». Этерналисты-аналитики призваны формулировать стратегии и знания (философия общества), которые кураторы используют в практической деятельности. Нексиалисты, базируясь на достижениях этерналистов, осуществляют внутри- и межсетевую предпринимательскую деятельность в интересах нетократии. Низший класс, существование которого нетократия отрицает столь же утопическим образом, как буржуазия отрицала существование в качестве низшего класса пролетариата, представлен консьюмтариатом (от англ. consumer proletariat — пролетариат потребителей). В состав этого же класса фактически попадают и капиталисты, занятые традиционным производством — распределением. Можно говорить о том, что капитализм с его отношениями спроса-предложения и производства-потребления «опускает» сетевое информационное общество на низший этаж общественной пирамиды. В таблице приведены некоторые общественные факторы, позволяющие сравнить стратовые структуры информационного и капиталистического общества.

Иерархическая пирамида капитализма статична, уровни ее закреплены во времени и в пространстве национального государства, поддерживаемого капиталом, законами и судопроизводством. Общественную основу капитализма составляет так называемое гражданское общество, опирающееся на средний класс. Через него происходят редкие трансферты в высший класс, определяемые, в основном, меритократическими принципами, либо изменениями отношений собственности, которые и доминируют в структуре пирамиды. Социальная стабильность в обществе поддерживается некоторым перераспределением национального дохода и угрозами глобализации (вынос производств в зоны дешевой рабочей силы). Тем не менее, пролетариат «видит» реальный объект протеста в лице правительства и буржуазии. Ввиду того, что символический капитал потерял левую направленность, став постмодернистским придатком неолиберализма, протестное движение лишилось идеологического содержания и, в лучшем случае, выливается в бессмысленное антиглобалистское действо. 

 Уход символического капитала в сторону от левых движений, а последние вместе со всеми стачками и социальными революциями — неотъемлемая часть капитализма, — представляется одним из следствий смены общественной парадигмы.Постепенно спадает и демократическая завеса с национального государства как фундаментальной части капиталистической парадигмы. Стирается грань между политикой и сплетнями. Очевидными и бессмысленными становятся духовный стриптиз политиков и информационная драматургия журналистов.Иерархическая (нетократическая) пирамида сетевого информационного общества динамична и имеет несколько измерений в виртуальном и реальном пространствах. Ее «этажи» занимают сети различной иерархической значимости и эксклюзивности. Такая пирамида самоорганизуется, инициаторами ее выступают интеллектуальный и социальный (репутация, доверие) капиталы, а самоорганизация обеспечивается флуктуациями эмерджентности различных видов.Членство в сетях соответствующего ранга (классовая принадлежность) определяется креативностью и способностью индивида приносить «информационную пользу», то есть производить добавленную информационную стоимость, а другой добавленной стоимости в информационном обществе не существует.

  Первичное ядро нетократии, судя по американскому опыту, формируется из интеллектуальной элиты среднего класса, которая проходит многократное просеивание через «сито» сетевого внимания. Фактически формирование нетократии как высшего класса происходит по генетическому признаку — необходимые ей качества генетически предопределены, выступают как редкий ресурс и лишь в незначительной степени шлифуются и выявляются образованием. В будущем, вероятно, отбор кандидатов для нетократии будет осуществляться с помощью генетического анализа еще в детском возрасте — так может возникнуть инструментальная генократия. В медицине и фармацевтической промышленности подобные методы получают широкое распространение в виде развития этногеномики. Неравенство в обществе при этом будет естественным, динамически обновляемым, но непреодолимым, то есть гораздо более определенным и жестким, нежели при капитализме.

  Происхождение нетократии связано с «четвертым сословием», состоявшим из интеллектуальных клириков, ростовщиков, «алхимиков», судейских и т. д. Они касались рычагов власти после всех социальных революций, но были отставлены более прагматичными классами. Теперь настает их время, время людей, управляющих смыслами и формирующих коды социального бытия. Благодаря сетям высшего ранга нетократия выделяется эксклюзивным информационным богатством, что обеспечивает этому классу и эксклюзивное потребление всех видов ресурсов.

 Низший класс (консьюмитариат и буржуазия) в сетях, доставшихся им от позднего капитализма, обеспечивает традиционное производство-потребление ресурсов с малой информационной добавленной стоимостью и потребления информации, потерявшей эксклюзивность и «сброшенной» из сетей высшего ранга — такая информация теряет интерес для нетократии и продается. В сетях низшего ранга воспроизводятся отношения собственности, что обеспечивает массовое потребление как основную деятельность низшего класса служащую в то же время важным отводным каналом для протестных движений. Управление сетями низшего класса осуществляет кураториат. Он же заботится об отборе «достойных» кандидатов из этого класса для нетократии, прежде всего возможных «вожаков» (способных создавать символический капитал) протестных движений. Без таких вожаков последние носят случайный, слепой, беспорядочный характер. Кроме того, сам объект протеста отличается неопределенностью и «неразличимостью», распределенной в сетях. Нетократические принципы новой парадигмы, приходящие на смену этатизму, делают прямой социальный протест, включая революции, бессмысленным.

 Сетевое информационное общество не знает равенства, но его неравенство имеет естественную генетическую природу. Нетократия неприступна — она ни у кого ничего не отняла, ее властные позиции построены на умении адаптироваться к экосистеме, порожденной информационными технологиями. Новый низший класс уже не вызывает пафосного требования справедливости — его положение обусловлено недостатком социального интеллекта, нормы которого естественно устанавливаются развитием общества. В то же время двери в нетократию ни для кого не закрыты, но неравенство нельзя преодолеть перераспределением.

Особенности аттенционализма

Капитализм — это системный подход к получению прибыли, то есть выстраивание в пространстве-времени рынка системной матрицы со специфическим целеполаганием. Вся экономическая история по сути связана с борьбой рынков — свободного (public market< и приватизированного, монопольного (private market, которая сопровождалась борьбой за власть. В XV—XVIII веках капитализм носил торгово-финансовый характер. В начале XVIII века утвердившиеся национальные государства начинают отбирать у частного капитала наиболее прибыльные виды деятельности. Последний нашел новое поле высокодоходной индустриально-промышленной деятельности. В массовом сознании капитализм присутствует как эпизод инновационной культуры Европы Нового времени периода XVIII—XX веков.

 Уже в первой трети XX века, особенно после введения конвейерного производства, возник кризис перепроизводства, вызвавший Великую депрессию. Именно тогда оказалось, что потребитель — это платежеспособная ипостась человека. Доминирование платежеспособного спроса над производством предопределило продвижение к постиндустриальной экономике, где на первое место выходят нематериальные факторы (услуги, финансово-правовые и социогуманитарные технологии) и различные способы стимулирования квазипотребностей (мода) и высокоиндустриальной деструкции (войны). Такая реформация приводит к формированию общества потребления, которое можно считать верхней границей эпохи модернити. В этом обществе благодаря фактически неограниченному массовому производству статус изделия (вещи) резко понизился, промышленность утратила центральное положение в экономике, а человек-производитель становится избыточной величиной, он интересен только как потребитель.Далее (с конца XX века) происходит самоорганизация третьей постмодернистской фазы капитализма, связанной с экономической транснационализацией — появляется контур глобального квазиимперского геоэкономического мироустройства, империализм заменяется экономическим «вассалитетом». В этой фазе на первый план выступают вопросы управления рисками и контролируемого хаоса. Связанные с этим технологии безразличны к национальным границам и физическому пространству. Получает развитие «штабная экономика», возглавляемая креаторами, владеющими пространством новизны и обладающими талантом интуитивного видения за горизонтом привычного. Интернациональные сети таких креаторов уже создают основополагающий конструкт в формирующемся пространстве нетократии и на нематериальном ландшафте бытия.

 Капитал все еще является движителем потоков человеческой деятельности, так как финансы остаются аккумулятором человеческой энергии, но постмодернизм рождает новые транснациональные кризисы: финансовых дериватов, цифровой экономики, фондового рынка, доллара — фактически новые поля для «игры» капитала уже отсутствуют, и «вино постепенно превращается в уксус».

  XXI век — время смены общественной парадигмы: классом-гегемоном становится нетократия, люди, управляющие смыслами и хорошо понявшие, что знание содержит мощь в себе самом. В исторической эстафете не пролетариату суждено сменить буржуазию, как предсказывал К. Маркс, а нетократии. В ходе смены парадигм происходит радикальная правка исторического и политического текста модернити и смена его кодов.Сетевая парадигма общества отвергает национальное государство эпохи модернити.

  Еще А. Тойнби предсказывал в будущем «Новый феодализм» — вселенский характер общества типа Universum Christianum, свойственного Средневековью. Граждане сетей будут подобны «гражданам неба» Средневековья. Национальное государство в христианской цивилизации зародилось после окончания Столетней войны (XV век). Однородной, даже в языковом плане (латынь), была до этого культура правящего класса и образованного сословия. Уже сегодня не только крове-почвенное, но и этническое понимание национальности на Западе исчерпали себя, а соответственно «растворяется» и понятие государства как социальной общности. Наблюдается и организационная трансформация государственных структур: страны-системы (США, Китай), страновые холдинги (Шенген), мировые регулирующие органы (Всемирный банк, «восьмерка», ООН), отношения субсидарности (Ольстер, Шотландия).За 2000 лет развития христианской цивилизации ее культурная парадигма менялась с завидной периодичностью примерно каждые 500 лет. Рубежом последнего (четвертого) пятисотлетия, в течение которого господствовала парадигма протестантского модернити (благодать денег), можно считать годы молодежных революций (1968—1973 годы).

  Невозможно даже предполагать, будет ли новое пятисотлетие продолжением христианского проекта. Останется ли мировоззрение христианским или станет другим, например гностическим, неоязыческим — слишком много всяких «пост-» концентрируется в переходном периоде, а долгосрочные прогнозы переводят обсуждение в область фантастики[viii]. Сегодня можно лишь говорить об изменении логики социальных институтов и формировании сетевых коммьюнити[ix] как модели социальной общности новой парадигмы.

  Общий «дух» общества новой парадигмы хорошо уловил З. Бжезинский в своей работе «Между двух веков», написанной еще в 1960-х годах. Уже тогда он предвидел формирование Нового мира во главе с элитой, освобожденной от традиционных либеральных ценностей и достигающей своих целей с помощью современных технологий воздействия на общество для удержания его под строгим надзором и контролем.Экономика третьей фазы капитализма тяготеет к административным кодам. Учитывая ограниченность мировых ресурсов и экологию, такое кодирование в условиях новой парадигмы будет только ужесточаться, особенно в отношении «мира трех четвертей».Новая парадигма не содержит ничего нового по сравнению с постиндустриализмом для отношений «мир трех четвертей» — «мир одной четверти». Киплинговская (да и сталинская) горизонтальная ось «Запад—Восток», предполагавшая еще в 1950-е годы «глобализацию развития», превратилась в процессе постиндустриализма в вертикальную ось «Север—Юг», предполагающую жесткую иерархию народов и стран с целью непрерывного поддержания мирового экономического дисбаланса. Такая мутация оси превратила локомотив развития (Запад) в подавляющий танк Севера. Юг остается «навечно опоздавшим».Мировоззрение новой парадигмы фактически продолжает такие гностические традиции модернити и постмодернити, проявившиеся в протестантизме, как спасение избранных и знающих через их преуспеяние и проклятие сирых и убогих.

  Сетевая структура «мира трех четвертей» располагается под основанием пирамиды «мира одной четверти» и, помимо материальных ресурсов, питает страты последней также и человеческим капиталом, то есть собственными отборными «сливками». Таким образом происходит генетическое сепарирование «мира трех четвертей», лишающее его символического капитала, необходимого для осмысленного сопротивления и развития.В условиях плюрархии каждый решает за себя и ни у кого нет возможности решать за других во имя большинства. Плюрархия в онтологическом ракурсе напоминает рассмотрение общества как «множества» (multitude в трудах неомарксистов М. Хардта и А. Негри[x]. Понятия «толпа» и «масса» подразумевают утрату разнообразия личностей, а множество — сохранение этого разнообразия. В плюрархическом обществе правил и законов становится больше, чем при демократии, но эти правила динамичны и не устанавливаются институтами государственного толка — они самоорганизуются этикой и контекстом сетей, образуя сетикет, как живой документ, некую сеть, действующую внутри основных сетей. Нарушителей сетикета ожидает виртуальное наказание, подобное наказанию нарушителей законов кочевого племени, — исключение из сети, что эквивалентно утрате социальной идентичности. Сетикет должен также ускорить процесс интернализации (самоконтроль в сферах ранее репрессивных), что собственно и наблюдается в постиндустриальном обществе, когда надзор все в большей степени делегируется поднадзорным.

 Мировоззренческие основы капитализма базируются на тоталистических (от англ. totality — «цельность») традициях в философии. Эти традиции восходят от Сократа, Платона и Аристотеля к Декарту, Канту, Гегелю и Марксу. Христианская церковь и государство модернити исповедуют те же традиции. В такой философии наблюдение идет по направлению от ego к окружающему миру. Эту философию интересует взаимосвязь души с телом и миром). Цель — создание системы для практического руководства по миру и жизни. Фундаментальные вопросы при этом вращаются вокруг идентичности человека: кто он и каково его место в мире. Тоталистический вопрос — вопрос в поисках ответа. Вопрос это способ, а ответ — истина, цель. Мир, в котором есть ответы на все вопросы — цельный, совершенный (totality), утопия, доведенная людьми до манифеста, или (постиндустриализм) достижимый и желательный проект, осуществляемый людьми. Всех тоталистов объединяет идея той или иной утопии, связанная с объективной истиной, как абсолютного мерила всего происходящего. Философские течения разделяются по типу конечной утопии.

  Тоталистская мысль концентрируется на таких моральных понятиях, как «добро» — «зло», «черное» — «белое», «правильное» — «неправильное», «полезное» — «бесполезное» и т. д. Цель — разместить человеческие мысли и поступки на шкале, определяемой этими крайними точками, которые выводит философия, исходя из некоего абсолюта истины. Тотализм одержим антропоцентризмом и способностью человека к абстрактному мышлению (особенно рассматривать явления во времени). Важно начало (прошлое) и конец (будущее). Настоящее не имеет особого значения. Декарт сформировал основное кредо человека: мыслю, следовательно, существую; думаю и решаю, следовательно, заставляю реальность подчиняться своей воле.

 Многовековое существование и развитие тоталистических учений объясняется их полезностью для общественного строительства — динамизм этих учений сделал их равно пригодными как для защиты любой системы власти, так и для ее критики и свержения.Мыслители раннего капитализма — философы эпохи Просвещения — были озабочены не формированием нового мышления, а адаптацией традиционных воззрений (по сути античных) к революционным открытиям естественных наук, особенно физики. Тем не менее, оставалось и стремление установить некую объективную истину, найти центр бытия. Сочетание антропоцентризма с христианством привело к тому, что капиталистическая эпоха стала диктатурой гуманизма.

 В начале XIX века экономика, социология и политология были признаны академическими дисциплинами — оформился союз ученых и политиков. Наука с этого времени была призвана штамповать истины, соответствующие амбициям буржуазии. Академический мир стал неотъемлемой частью капиталистической структуры власти и заменил такие вышедшие из моды институты, как церковь и королевский двор, оказавшись плодородной почвой для касты политических лидеров. «Изобретение» гуманизма и гуманитарных наук — социальный заказ капитализма, направленный на поддержание уникальной роли человека в иерархии природы, фактически на месте Бога.По мере становления новой парадигмы сетевого информационного общества традиции тотализма заменяются нетократическим мировоззрением, в основе которого лежат мобилистические традиции, берущие начало от Гераклита. Мобилизм полагает, что философское рассуждение движется от внешнего мира к субъекту, что характерно для восточной мысли (таоизм, буддизм). Вопрос не требует ответа — он вызывает серию новых вопросов, а ответ — всегда тупик развития мысли. Отвергается утопия тотализма, обещающая «награду» в будущем, а вместо этого предлагается реальная возможность в настоящем. Мысль ценна сама по себе и должна быть совершенно свободна.

  Только в XIX веке, с появлением Ф. Ницше, мобилизм всерьез заявил о себе на философской арене. Ницше не признавал рассуждений о том, что бытие имеет скрытый внутренний смысл или объективную цель. Бытие для него есть процесс столкновения бесчисленного множества конфликтующих сил. Статическое состояние бытия бессмысленно — есть лишь непрерывный процесс становления. Ницше подверг критике весь тоталистский проект Просвещения, заключавшего людей в рамки замкнутой системы, где ориентиром стало понятие нормальности, а ключевыми характеристиками — недовольство и конформизм. Вместо гуманизма Ницше предложил идею сверхчеловека, чьи действия активны и позитивны. Порыв свободного, ничем не сдерживаемого акта созидания в процессе жизни он назвал жаждой власти.

 В начале 1970-х произошел прорыв нового мобилистского философского учения, получившего название постмодернизм, во главе которого стояли Ж. Делёз и М. Фуко. Эта философия представляется синтезом монизма Спинозы и материализма Ницше. Бытие — постоянный конфликт разнонаправленных сил, равновесие которых динамично из-за точек неравномерности. Из точки неравномерности бытие беспрепятственно распространяется в пространстве-времени, порождая новые различия. Отсюда следует абсурдность тоталистской законченной картины бытия. Делёз отвергает тоталистскую линейную логику Аристотеля (введения, выводы, заключения) и концентрирует свою философию вокруг центральной точки на оси времени — события и его петли обратной связи. Не ego производит мысли, скорее мысли производят ego. Не существует неизменное ego как базовая предпосылка тотализма. Поэтому нельзя утверждать, что человек в качестве суверенного субъекта в состоянии открыть «истину», изучая окружающую среду. Человек конструирует истину, соответствующую его целям и обстоятельствам. Никакая истина не выживает вне обстоятельств, в которых она создается и функционирует. Поиск «универсальной истины» абсурден. Задача философии куда скромнее — построить функциональные концепции, помогающие людям ориентироваться в бытии, поощряя их к тому, чтобы сделать из своих жизней искусство. Идеи находятся в постоянном движении. Они, как физические тела, собираются в кластеры в определенные исторические периоды, а затем эти кластеры рассыпаются. Поэтому свое учение Делёз называет «номадической философией». Идеал Делёза — «тело без органов», сложная структура наподобие яйцеклетки, в которой множество различных факторов может взаимодействовать без каких-либо иерархий, создавая эмерджентный системный эффект: целое значительно больше, чем сумма частей. В связи с этим учение Делёза часто называют «естественной философией» мобилизма. Концепт тела без органов имеет нечто общее с теорией генов и мемов. Происхождение таких информационных конструктов это учение относит в некоей мировой точке сингулярности, подобно «большому взрыву» в случае возникновения Вселенной. Кластеры, в которых произошло удачное сочетание информационных конструктов, то есть совершился некий информационный резонанс (петля обратной связи, по Делёзу) образуют узловые точки цивилизации.

  При таком подходе каждый индивид — не устойчивое ego, а феномен информационного резонанса. Наиболее удачные комбинации составляют основу развития нетократии. Модель кластеров-узлов, возникающих при «размножении» точек сингулярности по сути дела и является моделью сетевого информационного общества — единой всеобъемлющей органической сети.В литературной армии фантастике отведена роль разведчика-экстраполятора, способного заглянуть за горизонт событий. Эта роль за последние десятилетия сведена к нулю — в отдаленное будущее фантасты не заглядывают, они остаются «здесь и сейчас». Такое положение, по мнению Ст. Лема, автора канонического текста футурологии «Сумма технологий», свидетельствует об утрате западной цивилизацией вектора развития в целом. Такая потеря будущего объясняется кризисом науки, который длится уже лет сорок[xi]. По мнению С. Лема, такое положение вызвано отсутствием внимания — переизбытком информации, эффектом «мегабитовой бомбы»[xii] или «информационного барьера». Не надо сбрасывать со счетов и механицизм мышления в духе линейной логики, доставшийся со времен модернити.

  Новая парадигма общества вступает в свои права в условиях господства экономики брэнда, когда подлинное научное творчество отступает на задний план перед триадой «оптимизация — управление — деструкция». Сдвиг парадигмы будет иметь реальные последствия, когда старые «истины» потеряют свою действенность. Жестокий кризис переживают прежде всего институты, внутренне связанные с обстоятельствами эпохи модернити: национальное государство, парламентская демократия, нуклеарная семья и система образования.

  Ницшеанская концепция пары сил, присущая развитию (действие как стремление к власти и противодействие), при перенесении в социологию образует понятия тенденции как первичного импульса и контртенденции как реакции на этот импульс. Тенденция усиливается за счет распространения информации и подкрепляется продвижением новой технологии на большие территории (реальные и виртуальные). Контртенденция проявляется как защита существующего порядка или возврат к романтизированному прошлому. История, как правило, поощряет тенденции, а контртенденции, ограничивающие доступ к информации и побуждающие принимать желаемое за действительное, обычно обречены на провал. Контртенденции базируются на человеческих страхах по поводу тенденций и способны лишь задержать ход исторического процесса. Дух времени, сумма технологий делают вчерашнюю инновационную тенденцию контртенденцией.

  Главные социальные противоречия современности лежат в двух измерениях. В «мире одной четверти» это противостояние нетократии — элиты сетевой парадигмы — и правящего класса отмирающей парадигмы капитализма, пытающегося защититься с помощью контртенденций типа изоляционизма, гипернационализма и различных фундаментализмов. Капитализм, особенно с помощью информационных технологий, развивая глобализацию, отход от религии и плюрализм, сам копает себе могилу, снимая указанное противоречие.Совсем в другом измерении лежит противоречие «мир трех четвертей» — «мир одной четверти». Выхода из этого противоречия, как из «дурной бесконечности», пока не видно.

 Социальные конфликты, характерные для сетевого информационного общества, пока что могут быть обрисованы лишь грубым пунктиром, подобно некому интеллектуальному метеопрогнозу. Теряют смысл дискуссии о равенстве, популярные в эпоху модернити. Новая социология, с одной стороны, учитывает либеральный идеал равенства — равные возможности самореализации для каждого за счет «проницаемости» на всех уровнях общества, а с другой — неравенство умов, жестко поддерживаемое меритократической классификацией. Это неравенство усугубляется отбором талантов в нижних сетях и возгонкой их в состав элиты. Таким образом сети низшего ранга обедняются символическим и интеллектуальным капиталом. Трудно представить себе политическую партию, протестующую против естественного неравенства умов и вознаграждения талантов.Новые принципы классового деления в обществе, снижение его прозрачности и коллапс левой идеологии создают почву для роста виртуального насилия. Ввиду утраты символического капитала протестное движение консьюмтариата будет «слепым», спорадическим и импульсивным. Возможно, сохранится лишь внешняя революционная эстетика, опьяняющая духом беспорядочного коллективного разрушения теперь уже в сфере информационных технологий (своего рода информационный луддизм). Сюда можно отнести всевозможные контртенденции в виде массового отказа от сетей, индустрии развлечений, разгром серверов и т. д. — различные атрибуты эстетики пассивного сопротивления. Контртенденции могут позаимствовать идеологическое вдохновение у всевозможных архаических движений: закрытых гильдий Средневековья, пуританских движений эпохи Просвещения, стремившихся к изоляции от внешнего мира в ожидании конца света и т. д. Признаки подобных идеологий заметны в переходный период к сетевому обществу в виде всевозможных сект судного дня. 

 Все это происходит в условиях формирования «гиперреальности» (Ж. Бодрийяр), где виртуальная среда становится синонимом окружающей среды. В экономике главную ценность представляют развлечения, а брэнды наделяют товары фиктивными, но влиятельными «личностными» свойствами. Жизненный смысл заменяет саму жизнь. Вымысел предпочитается реальности — он дает большие возможности для самоидентификации и создания социальных общностей. Весь окружающий мир начинает напоминать Диснейленд — восстановленные замки для экскурсий, разорившиеся фермы, превращенные в тематические парки с аграрным развлечением, индустрия круизов, отелей, территорий «фантазий». В этом мире люди превращаются в исполнителей собственной жизни, с той или иной степенью убедительности играя самих себя. Реальность становится второстепенной частью гиперреальности, а природа — частью культуры.

 Классовая (гражданская) война в сетевом обществе станет возможна, если по идеологическим соображениям будет расколото нетократическое единство. В таким случае предатели класса нетократов объединятся с мятежниками-потребителями класса консьюмтариата, образовав антинетократические сети, нечто подобное коммунистической ереси эпохи модернити. Идеология нетократического конфликта изначально заложена в интеллектуальном капитале и способах его защиты. Хорошо известны кровавые конфликты в борьбе за физический капитал[xiii], и нет оснований полагать, что классовая борьба в сетевом обществе будет более спокойной и мирной. Она может приобрести характер религиозных войн.

Мир без России

Российская действительность сегодня представляется как имитация конструктов мира модернити и эклектика симеозиса (символов). Экономическая политика обанкротилась. Призрак майдана с клановыми лозунгами бродит на постсоветском пространстве. Политическая активность носит опереточный характер и в лучшем случае зовет назад в начало 1990-х — все перепилить и переделить. Нет никакого чувства смены общественной парадигмы в мире развитых стран, будто жизнь протекает в Африке или на другой планете.

 Начало XX века предвещало России революции и строительство нового мира, идущего на смену господству третьего сословия. Однако строительство нового общества в СССР приобрело архаические формы, создав карикатуру на идеалы Просвещения. В стране была создана «машина», уничтожавшая любую значимую субъективность, оставляя голую и бессмысленную функцию.

В 1970-е годы, когда в мире развернулся процесс постиндустриальной трансформации, революция, выдвинувшая на первый план четвертое сословие, в СССР царил «застой» и угасала наметившаяся пассионарность 1960-х. В стране был выкорчеван социогуманитарный креатив, подавлены политическая мысль и социальная активность — исторический шанс был упущен. Тем не менее, благодаря непонятному явлению морфологического резонанса, в СССР—России формировалось четвертое сословие — постиндустриальный класс, искавший пути к рычагам власти. Но взять власть в свои руки (конец 1980-х — начало 1990-х) он не сумел. Бразды правления перешли к группе «элиты» (джиласовский класс), связанной с трофейной экономикой и перераспределением природной ренты. Страна быстро скатилась к политической культуре Латинской Америки, а во многих аспектах даже к африканской. Вместо выхода в постиндустриальный кластер, для чего в конце 1980-х были многие основания, страна провалилась в социальный арьергард мира.

 Российское общество заболело экскапизмом, кодируя кризис и катастрофу как «алармизм». Из психологии известно, что существо, избегающее «принятия неприятностей», со временем исчезает из бытия. Общество поражено недугом утраты социальной структурности (аномизация, по Э. Дюркгейму), что ведет к цивилизационному упадку и разрушению (в том числе демографическому), утрате вкуса к социальному действию и его значимости — крах институтов публичной политики.

 Все это — результат самооскопления, авторедукции, искоренения пассионарности, которые царили в России (СССР) на протяжении практически всего XX века. Образовался мир с неспособным к пассионарности четвертым сословием. Когда упал занавес, наиболее пассионарной частью общества оказалась коррумпированная асоциальная и криминальная среда. Элита не может быть криминальной — иначе она перестает быть элитой. Коррупция — это не просто взяточничество, это внутреннее разрушение личности. Такая личность не способна создавать долгосрочное мирополагание, она блюдет только частные интересы. Коррупция — это измельчание, что противоположно понятию людей с длинной волей, отождествляемому с элитой. Такая люмпен-элита может вести только к коллапсу общества, а, соответственно, и миру без России. К такому миру готовится эта элита, которая держит деньги в зарубежных банках, приобретает за рубежом недвижимость, где и содержит свои семьи.

  За годы реформ российское общество приобрело странную форму: низкая гражданская активность сочетается с высокой грамотностью и довольно развитым рынком информации. С позиций психологии это связано с сильным влиянием на умы СМИ. Это влияние значительно сильнее воздействия фактора школы, работы, семьи, публичных политиков. Детская болезнь «восторга от гласности» пока не преодолена.

 Характерный пример. Э. Дюркгейм в XIX веке сформулировал положение «преступление есть норма». Контекст гласит, что в здоровом обществе эта норма не превышает определенного уровня и вызывает ненависть общества. Наши СМИ подают всякую гнусность таким образом, что превращают ее в обыденность, подавляя тем самым общественную волю и гигиену. СМИ фактически пропагандируют применение наркотиков. СМИ освободились от идеологического гнета, но «пофигизм» ничуть не лучше.

 Не может чувствовать себя здоровым и уверенным народ, все структуры национального бытия которого переживают деградацию и упадок. Возникает защитный механизм в виде русского национализма и ксенофобии. В начале 1990-х годов волна национализма охватила в России малые народы, а уже в середине 1990-х массовая этнизация сознания стала уделом и русских. Впервые за последние пять столетий национального бытия русские почувствовали себя слабым и неудачливым народом — карты истории легли неудачно для России[xiv]. Это определило ментально-психологический аспект новой смуты в обществе. В смуте началось рождение новой нации. В новом молодом поколении русские перестали быть имперским народом и утратили не только мессианство, но и трансцендентное измерение ментальности. Советский народ был намного ближе к политической нации, способной воспринять сетевое общество, нежели современные россияне, живущие в условиях воспроизводства этнофобии.Социально-культурное отчуждение российской элиты от общества привело к красной смуте в 1917 году. Это же отчуждение создало условия массового предательства элиты и в XVII веке, и в начале 1990-х.

 Сумеет ли российское общество выбраться из ямы, в которую оно провалилось? Сумеет ли оно выявить пассионарную элиту, способную войти в высшие сети нетократии, сети будущей «восьмерки»? Ответы на эти вопросы будут ответом и на вопрос, в каком мире, «одной четверти» или «трех четвертей», окажется Россия.

 Пока эти вопросы повисают в воздухе, можно высказать лишь некоторые соображения. В сетевом мире наблюдается странная противоречивая коллизия: одновременное ускорение процессов индивидуации и объективации человека. Последнее превращает общество в мегамашину, обезличивающую человека, но обеспечивающую «мир и безопасность». Однако в мире людей редко происходят однозначные процессы — человеческая личность потому и личность, что крайне неоднозначна, хотя и пытается упростить свое положение с помощью линейной аристотелевой логики, ведущей к утопиям.

 В этом мире создаются новые трансграничные социальные организованности, в которых личность человека лишена запретов общества модернити. Такие организованности способствуют выявлению пассионарных личностей, изменению «скорости» социального времени и создают новый статус общества по отношению к цивилизации. Происходит геокультурная диффузия социального пространства, которая должна захватить и российскую социальность, втянув ее в мир нарождающегося сетевого «соляриса». Уместно напомнить еще два важных обстоятельства. Россия смогла сама и бескровно победить свой тоталитаризм, в отличие от Германии, Италии и Японии, где тоталитарные режимы были сокрушены внешними силами. Важны также благоприятные условия для установления тесных экономических взаимоотношений Россия — Израиль. Продвинутый в сетевом мире Израиль может выполнить для России ту же роль, что и Тайвань для Китая.

 Вопреки усилиям «врачей», национальное тело России устояло и выздоравливает, но происходит это ценой мутации духа. Тем не менее «отчаиваться не надо…» — эти слова из предсмертной записки подводника, погибшего на «Курске», доходчиво выражают дух русской истории.

  Наше время — игры большой паузы, когда из космополитических молекул новых транснациональных организованностей формируются условия становления сетевого информационного общества, порвавшего с механицизмом мышления и завязанного на когнитивные технологии, воспроизводящие общество в целом, а не только его экономику.

 Трансформация определяется постмодернистскими алгоритмами производства и бытия. Пишется новый социоцивилизационный текст. Информация становится конечным продуктом всей экономики. Сами материальные блага внимательно рассматриваются в аспекте их информационной сущности. Экономическая значимость владения вещными факторами целиком определяется ценностью заключенной в них информации. Как у Л. Кэрролла — Чеширский кот может уйти, важно, чтобы осталась его улыбка, выделенная вниманием.

 Настоящее стало слишком кратким и подвижным — картина прогнозов, основанная на нем, не может устоять, она смазана и мало чем отличается от киберпанка. Возникает синдром потери будущего. Словно в кэрролловском Зазеркалье причины и следствия меняются местами — палец болит до того, как его укололи. На смену капитализму идет нетократическое общество, где гены определяют положение человека, а социальный лифт представлен миграцией по талантам. Если в качестве физической модели модернити рассматривать кристаллическую решетку, то моделью нетократии скорее будет броуновское движение, подверженное сильному влиянию внешней среды. При этом последняя модель очень динамична, ее стабильность носит чисто статистический характер.Социальная общность нетократического общества будет определяться естественным, но еще более жестким, чем при капитализме, неравенством и, скорее всего, будет походить на сегодняшнюю американскую политическую структуру, где почти абсолютная свобода и демократия существуют только на самом низком уровне. Все значимые политические решения выведены из народных полномочий и составляют прерогативу элиты. Такая социальная структура театрализует всю жизнь общества в духе булгаковской «коробочки» из «Театрального романа».Ни откуда не следует, что сетевое информационное общество — более продвинутая парадигма по сравнению с парадигмой модернити; у истории было много «петель». В интеллектуальном аспекте эта эпоха более беспощадна, нежели капитализм. Не стоит забывать и оруэлловское пророчество: «Будущее — сапог, топчущий лицо человека… вечно».

 Опубликовано на сайте http://postindustrial.net  в октябре 2005г.

На главную страницу