Публичная лекция в гостинице Dedeman Grand
(Кишинев, 29 ноября 2005 г.)
Владислав Л. ИНОЗЕМЦЕВ
Кишинев, 29 ноября 2005 г., 15.15
Начну с очень краткого описания того, что представляет собой не столько даже постиндустриальное общество как таковое, а современная глобальная экономическая система: на какие структурные единицы она может быть разделена, какие шансы и какие возможности это дает отдельным странам в современном мире.
С давних пор говорилось и много было сказано о том, что мир разделен на различные части, на различные экономические системы. Так, одно время было принято считать, что вторая половина ХХ века прошла под знаком взаимодействия коммунистической системы, социализма и западной капиталистической системы. Существовала также точка зрения, согласно которой более существенно деление мира на индустриальный, развитый мир и доиндустриальный, то есть третий и даже четвертый мир, как сегодня принято иногда говорить. Иными словами, существуют различные варианты классификации, различные версии того, на какие экономические блоки, на какие экономические системы поделен современный мир, и, соответственно, отсюда следуют различные выводы относительно того, какие шансы имеет та или иная его часть в экономическом соревновании.
С точки зрения парадигмы постиндустриального общества представляется рациональным разделить современный мир на три составные части – в зависимости от того, как происходит воспроизводство общественного богатства, каковы основные источники этого воспроизводства, какой основной производственный ресурс имеется в распоряжении того или иного общества.
Если говорить очень коротко, такая разделенность мира выглядит сегодня следующим образом.
Во-первых, существует некоторое количество стран, основу экономики которых представляют собой добывающие хозяйства, то есть отрасли, производящие природные ресурсы и продукцию их первичной переработки; в эту же категорию входит аграрный сектор.
Во-вторых, известны страны, основу экономики которых составляет промышленное производство, то есть типичные индустриальные страны.
И, в-третьих, появились страны, основу экономики которых составляет постиндустриальный сектор. Относительного того, что мы понимаем под этим сектором, я скажу чуть позже.
Весьма характерно, что такое деление не является региональным. Страны, соседствующие друг с другом, могут быть постиндустриальными, индустриальными и доиндустриальными. На отдельных континентах могут быть страны самого разного уровня развития – мы все это прекрасно понимаем. И уровень их развития, устойчивость их развития зависит не только от тех условий, которые существовали, допустим, в предшествующие столетия, но и от энергичности нынешней власти, от тех социально-культурных традиций, которые существуют и поддерживаются в обществе, от того, насколько эта страна включена в мировое разделение труда, и так далее.
Что можно сказать относительно стран, ориентированных на добывающие отрасли? Основой их богатства являются, безусловно, принадлежащие им природные ресурсы. Это могут быть природные ресурсы в виде плодородных почв, тех или иных культур растений. Это могут быть запасы природных ископаемых, запасы воды, рек, которые позволяют вырабатывать электрическую энергию, и так далее, и так далее. Большинство таких ресурсов исчерпаемо, и в соответствующих производствах роль предшествующего экономического развития страны и роль наличествующего в данный момент трудящегося класса минимальны.
К сожалению, многие из этих стран паразитируют на своих природных ресурсах – и в этом заключается схема воспроизводства. Они ориентированы на добычу природных ископаемых, их экспорт, получение соответствующих доходов и не слишком озабочены удовлетворением социальных нужд, задачами какого-то экономического развития, поддержания собственного населения.
Из достаточно успешных стран наиболее типичными государствами такого рода являются нефтяные страны Персидского залива, которые выступают на мировом рынке фактически исключительно экспортером топлива и импортером туристских товаров и технологий. Кроме того, это страны так называемого четвертого мира, наиболее бедные страны Африки и отчасти Латинской Америки, специализирующиеся на производстве других типов природных ископаемых и сельскохозяйственной продукции. С некоторыми оговорками сегодня сюда можно относить и Россию, экспорт которой больше чем на 60 процентов состоит из природных ресурсов, в основном из нефти и газа, цветных и черных металлов.
Основная проблема этих стран заключается в том, что, во-первых, их ресурсы исчерпаемы, а во-вторых, опора на природные ресурсы не вызывает у руководства этих стран никакой потребности в модернизации их производственной базы, не вызывает необходимости активизировать все возможные силы населения, не вызывает потребности в свободном предпринимательстве, в поощрении инициативы и так далее.
Если мы посмотрим на развитие тех же арабских стран, то, как правило, увидим, что в 60-е годы, то есть, до того, как начались активные нефтеразработки на Ближнем Востоке, Иран, Сирия, Египет предпринимали очень активные попытки модернизироваться. Они совершенно не были отягощены исламской идеологией и действительно пытались найти свое место в мире, как и многие другие освободившиеся страны.
В результате того, что начиная с 60-х, 70-х годов основной акцент был сделан на экономику, связанную с нефтью, эти государства достигли очень высокого благосостояния в 80-е годы, но за последние 20 лет их развитие фактически застопорилось. Если мы посмотрим сегодня на официальную статистику, то увидим, что ВВП Саудовской Аравии на душу населения в три раза ниже, чем 1974-м году. Это фантастическая статистика – она свидетельствует не о том, что здесь снизились темпы развития, а о том, что эти страны попросту идут назад. Соответственно, то же самое происходит и с точки зрения демократии, с точки зрения развития свободного предпринимательства. В основном сектор переработки природных ископаемых полностью монополизирован или находится под госконтролем. И совершенно не удивительно, что сегодня именно из этих обществ выходят исламские фундаменталисты, люди, которых можно осуждать, которых можно критиковать, которых можно ненавидеть, но которые так или иначе реагируют на то, что мир идет вперед, а их общества не могут справиться с этим вызовом и стоят на месте.
Индустриальные страны ориентированы в своем развитии, в своей экономике на сектор воспроизводимых промышленных благ, промышленных товаров. Ядро этих стран сформировалось в Европе в XIX веке. Широко известны сведения о научной революции того времени, о выдающемся прогрессе – сначала в Великобритании, потом в Германии, потом в Соединенных Штатах. Это действительно были классические примеры очень успешного индустриального развития, на основе которого значительно поднимался уровень жизни населения. В виду необходимости постоянных инноваций и модернизации экономики здесь раскрепощалась производственная и предпринимательская инициатива, и тем самым эти страны получали очень серьезный стимул своего дальнейшего развития.
С индустриальным производством связано явление, которое обычно называют догоняющим развитием. Оно имеет прямое отношение к проблеме индустриальных прорывов в тех государствах, которые по каким-то причинам отстали в своем развитии, и догоняющее развитие давало им очень большие шансы, чтобы сравняться по своему индустриальному потенциалу с наиболее развитыми странами. Это явление можно было наблюдать на протяжении весьма долгого периода времени.
В частности, это явление можно наблюдать на опыте Германии конца XIX века, когда Германия сумела обогнать Великобританию, признанного лидера индустриального мира по объему промышленного производства и объему ВВП.
Его можно наблюдать и на весьма противоречивом, катастрофически противоречивом примере сталинской России и сталинского Советского Союза, который перед Второй мировой войной сумел ценой страшного перенапряжения сил тоже создать промышленную базу и если не выйти на уровень развитых капиталистических стран, то, по крайней мере, стать такой промышленно развитой страной, которая смогла отразить фашистскую агрессию и выиграть фактически все сражения на восточном фронте во Второй мировой войне.
Догоняющее развитие просматривается в экономической истории Японии, которая в 60-70-е годы начала очень серьезную политику индустриального прорыва посредством заимствования западных технологий и активного выхода на внешние рынки. То же можно сказать и о Южной Корее и даже о Китае – здесь мы тоже увидим примеры очень уверенного использования индустриальных технологий в целях экономического развития и достижения весьма значительных результатов.
Я хочу подчеркнуть, что до определенного времени – и в ситуации с Германией конца XIX века, и в ситуации с Советской Россией 30-х годов, и в ситуации с Японией 60-70-х годов – копирование, заимствование технологий, создание аналогичных условий для развития индустриального производства приводило к тому, что страны, догонявшие развитый мир, либо сравнивались с ним, даже с его лидерами, по промышленному потенциалу, либо даже уходили вперед. Мы видели, что Германия обогнала Великобританию в конце XIX века – в начале ХХ-го. Мы видели, что США – сугубо индустриальная страна в конце XIX века, до этого бывшая преимущественно аграрной, – обогнала и Великобританию, и Германию. Мы видели, что Япония за какие-то 20 лет сумела оспаривать доминирующие позиции Соединенных Штатов в мировой экономике и стать второй экономикой в мире.
Но теория и практика догоняющего развития были справедливы до определенного момента. В отличие от доиндустриального, от аграрного сектора и добывающей промышленности, в индустриальном обществе реальный потенциал роста практически ничем не ограничен. Иными словами, можно бесконечно наращивать производство автомобилей, бесконечно наращивать производство химической промышленности и так далее, и так далее. Здесь есть только два ограничения.
Первое из них заключается в том, что для того, чтобы наращивать это производство, необходима его экспансия, его физическое расширение. Это значит, что нужны серьезные инвестиции в производство, то есть строительство новых предприятий, покупка и освоение новых технологий, закупка дополнительного сырья, выплата больших объемов заработной платы персоналу. С этой точки зрения можно сказать, что инвестиции – это деньги, которые изымаются из потребления и вкладываются в какие-то промышленные объекты, чтобы в будущем это производство было расширено. Тем самым, ценой любого индустриального прорыва является резкое сокращение потребления, резкое увеличение доли инвестиций в ВВП, что может продолжаться – либо долго, либо коротко – до тех пор, пока цель не достигнута.
Так было везде: в Германии в конце XIX века, в Советском Союзе, в Японии, то же самое происходит в сегодняшнем Китае, где доля накоплений в ВВП составляет 40 процентов, в то время как в Европе – 17-18, в Америке около 12-13 процентов.
Так или иначе, любое индустриальное развитие, особенно быстрое индустриальное развитие, требует отчуждения части продукта, части доходов у населения и инвестиции их в промышленное производство. Тем самым потребление, безусловно, оказывается в несколько подавленном состоянии. Я не хочу сказать, что оно резко сокращается, как в советской истории или в истории гитлеровской Германии, но в любом случае потребление приносится в жертву во имя экспансии производства.
Второе ограничение заключается в том, что расширение промышленного производства предполагает увеличения затрат применяемого труда, равно как и всех остальных производственных факторов. Если мы хотим произвести вместо 10 автомобилей 20, мы должны затратить вдвое больше сырья, вдвое больше электроэнергии, построить еще дополнительный завод и нанять больше рабочих.
Естественно, какую-то важную роль играет рост производительности, но он происходит достаточно постепенно. И если считать, например, что рост производительности составляет 2-3 процента в год, то для исторического промежутка в 10-15 лет, о котором всегда идет речь в концепциях ускоренной индустриализации, этот вопрос, при всей его важности, все же не принципиален. То есть в любом случае быстрое индустриальное развитие требует увеличенного объема ресурсов.
Быстрое индустриальное развитие требует, как правило, серьезной включенности соответствующей страны во внешний мир, то есть в мировую экономическую систему. Если мы посмотрим на страны Юго-Восточной Азии, то увидим, что эти страны стали пионерами экономического роста в 60-70-е годы именно потому, что значительная часть их продукции шла на экспорт. Это и значит, что с первых шагов своей индустриализации они сумели интегрироваться в мировую экономику.
Таким образом, функционирование индустриальной экономики в ускоренном варианте развития характеризуется тем, что расширять производство можно в каких угодно масштабах; для этого достаточно располагать соответствующими ресурсами, затрачивать больше труда, отнимать у населения больше средств, которые могли бы расходоваться на потребление, и перемещать их в производственную сферу, продавать производимые товары за границу и получать соответствующий доход.
В любом случае это гораздо более прогрессивный вариант, чем вариант, связанный с развитием добывающих отраслей промышленности. Но, так или иначе, он требует напряжения всех сил нации, очень серьезной мобилизации ресурсов и не предполагает слишком быстрого развития самого человеческого потенциала. Конечно, индустриальное развитие предусматривает повышение квалификации работников, но самые значительные объемы рабочей силы используются в промышленности, то есть в тех сферах, которые даже в современных условиях не являются наиболее наукоемкими и для которых не актуально применение интеллектуального труда.
Итак, в рамках индустриального развития чем больше ресурсов сосредоточивалось для технологического и индустриального прорыва, тем более блестящим был результат. Мы видели, как Германия догоняла Англию, Советская Россия достигала уровня развитых европейских стран по объему промышленного производства, мы видели, наконец, как Япония подбиралась к уровню Америки в начале 70-х годов.
Но именно в Японии эта система дала сбой. Хотя все индикативные показатели свидетельствовали, что эта страна должна сменить Соединенные Штаты в качестве лидера мировой экономики приблизительно к концу 90-х годов, хотя в Америке в 80-е выходили огромные тиражи книжек типа «Japan Is Number One», ничего подобного не случилось.
Напротив, в 90-е годы Японию постиг крупный экономический кризис, развитие фактически остановилось, темпы роста упали до нуля, фондовый рынок рухнул с 39 тысяч пунктов до приблизительно 11 тысяч пунктов, произошло массовое разорение крупных банковских учреждений, цены на недвижимость и землю катастрофически упали.
Конечно, эти цены были безумно высоки, чтобы считаться адекватными. Достаточно сказать, что объекты недвижимости, находившиеся только на территории в пределах одного километра от императорского дворца в Токио стоили, по максимальным ценам 1989 года, больше, чем вся недвижимость Калифорнии. Это абсолютно невозможно с точки зрения нормальной экономической ситуации, но это было в действительно. То есть система экономических оценок была радикально искажена в пользу Японии, потому что большинство экономистов предполагало, что быстрое ее развитие будет продолжаться и дальше, и экстраполировало лидерство Японии в экономическом плане уже на начало XXI века.
Но ничего подобного не произошло. Есть множество различных объяснений на этот счет, и я, не претендуя на абсолютную истинность, попытаюсь привести то, которое кажется мне наиболее очевидным. Дело в том, что к этому времени, а именно к 80-м годам, в мире уже возник и достаточно четко оформился новый производственный уклад, который можно называть – я опять-таки не настаиваю – постиндустриальным производством.
Этот термин стал широко применяться в 70-е годы, хотя впервые был употреблен в 1917 году, совершенно не по поводу того, что мы сегодня называем постиндустриализмом, в работе одного из английских профсоюзных идеологов, которые призывали, наоборот, к деиндустриализации, к возвращению элементов аграрного труда и более справедливому обществу. Но, так или иначе, как серьезный научный термин это понятие появилось в 70-е годы, в конце 60-х, и означало общество, основанное на услугах.
До сих пор этот термин нередко используется приблизительно в таком же значении. Но то, на чем я хочу акцентировать ваше внимание, – это роль технологий, научных знаний и интеллектуального производства в экономике современных западных стран, роль, ставшая главной после 70-х годов. Дело в том, что производство знаний и информации – а теоретики постиндустриализма считают, что знания и информация в постиндустриальном обществе являются главным производственным ресурсом, – радикально изменило всю общественную структуру производства, потребления и всю систему воспроизводственных процессов.
Начнем с самого очевидного. Мы уже говорили, что в случае аграрной экономики или в случае экономики, добывающей природные ресурсы, эти ресурсы, продаваемые или используемые, отчуждаются изначально, однозначно, единоразово и навсегда. В случае индустриальной экономики восстановление ресурсов или производство очередного количества промышленных товаров, требуют пропорционально больших затрат труда. Но в экономике информации и знаний, освоенной западными странами, действует совершенно новый способ производства, который отличается тем, что воспроизводство материальной формы продукта абсолютно не равно его воспроизводству как таковому.
Например, в ситуации, когда мы производим следующую машину, мы должны затратить такое же количество материалов, металла, энергии, труда, которое было затрачено на производство предыдущей машины. Если же ряд специалистов производит, допустим, компьютерную программу или создает новую информационную технологию, то именно это и есть процесс производства данной компьютерной программы или технологии. Процесс ее воспроизводства невозможен по определению; это значило бы, что необходим другой коллектив, который создаст ту же самую программу. В науке бывало, когда открытия совершались одновременно разными теоретиками в разных странах, но это касалось именно каких-то серьезных научных закономерностей, выявления новых законов природы, и это вполне понятно. Когда же мы говорим о создании нового компьютерного продукта, то логика мышления, попытка конкретного человека подойти к решению задачи никогда не бывает одинаковой, или очень редко может быть одинаковой. Поэтому фактически создание той же программы, то есть то, что можно называть ее воспроизводством в точном смысле слова, крайне маловероятно.
Спрос на продукт интеллектуальной деятельности удовлетворяется в результате тиражирования этого продукта. Компьютерный диск, на котором записана оригинальная программа, вставляется в специальный аппарат, и на выходе мы имеем сотни тысяч экземпляров этого же продукта, то бишь дисков с написанной на нем компьютерной программой.
Затраты на тиражирование такой программы минимальны. В условиях современной системы коммуникаций и передачи информации все соответствующие издержки действительно очень малы. Но в результате возникает продукт, которым можно пользоваться. И в то же время возникает продукт, который в случае его продажи производителем для этого производителя не исчезает. Иными словами, если вы продаете машину, ее у вас уже нет; если вы продаете состав с нефтью, его у вас уже нет; но продав компьютерную программу в 100 000 экземплярах, вы оставляете себе один диск, и она у вас остается.
Рассуждаем дальше. Если, допустим, мы производим какие-то определенные автомобили или добываем дополнительное количество нефти, то мы открыты для конкуренции в том плане, что в другой стране могут производить такие же автомобили, на других скважинах могут добывать такую же нефть, и мы вынуждены конкурировать на рынке этих товаров. Но если мы продали определенную программу, то даже хорошие специалисты, получившие диск с этой программой, могут чрезвычайно эффективно ею пользоваться, но совершенно не очевидно, что они могут создать нечто аналогичное и развить эту программу, потому что они не всегда понимают, как она сделана.
В этой связи позвольте мне вернуться назад и напомнить, что когда мы говорили, допустим, о промышленной революции и о догоняющем развитии, то у Германии не было никакой проблемы в получении тех же самых технологий, которые были в Великобритании и позволяли догнать Великобританию. Не было серьезной проблемы у Советского Союза в том, чтобы закупить те или иные технологии промышленного производства или создать аналогичные существовавшим на Западе, потому что видя готовый продукт промышленного производства, в общем и целом можно понять, как он создан.
В том случае, когда мы имеем дело с интеллектуальным продуктом, практически невозможно (или, с экономической точки зрения, совершенно неэффективно) пытаться использовать те технологии, которые были применены для его производства. Поэтому производители таких продуктов фактически имеют некую монополию, позволяющую развивать и продвигать на рынок свой продукт. Ниже я скажу о том, сколь серьезное значение это имеет в современной мировой экономике.
Таким образом, постепенно начал складываться третий тип хозяйственного развития, для которого характерно, что сколько бы ни производилось соответствующей продукции и сколько бы ее ни экспортировалось, от этого ее в стране не убывает, и возможности использования ее самими создателями этой продукции не снижаются, что совершенно противоречит всем предыдущим экономическим законам. И, кроме того, тиражирование этой продукции оказывается несравнимо более дешевым, чем ее реальное воспроизводство, как это было в индустриальной экономике.
Более того, страны, которые достигли постиндустриального уровня развития, обнаружили еще одну особенность этого типа экономики, позволяющую значительно ускорить их хозяйственный прогресс. Эта особенность заключается в том, что в ситуации, когда основным производственным ресурсом становится знание, потребление перестает быть потреблением и становится инвестицией в самом чистом смысле этого слова. Потому что когда люди начинают больше покупать и читать книг, углублять свои знания, больше работать с компьютером, покупать новые компьютерные программы и так далее, – иными словами, наращивать то, что всегда относилось экономистами в разряд потребительских расходов, – это становится фактически их инвестициями в самих себя. В результате здесь радикально возрастает ценность человека, поскольку он становится несколько другим от каждого нового усвоения знаний и производства новых.
Иными словами, если человек, выходящий за проходную завода после дня работы на конвейере действительно измотан, его силы выжаты за трудовой день, то человек, который весь день занимался разработкой новой компьютерной программы, покидает свое рабочее место более квалифицированным, чем пришел туда утром. Более того, он продолжает размышлять о своих производственных проблемах и вне работы. Таким образом, оказывается, что соотношение производства, инвестиций и потребления сильно меняется.
Вот именно этим я объясняю то, что ни Япония, ни Китай, ни разные страны Юго-Восточной Азии не достигли и никогда не достигнут лидирующего положения в мировой экономике. Потому, во-первых, что структура обмена, которая сложилась в современном мире, радикально отличается от товарного обмена, существовавшего в предыдущие десятилетия и столетия. С одной стороны, развитые, постиндустриальные страны фактически контролируют рынок тех товаров, производство которых может быть увеличено ими без пропорционального увеличения затрат труда и, тем самым, экспорт которых тоже может быть увеличен. С другой стороны, эти страны контролируют технологии и могут навязывать применение новых своих технологий во всем остальном мире – может быть, даже если не всегда это необходимо. И, во-вторых, страны, достигшие такого технологического уровня, имеют возможность резко наращивать потребление и тем самым повышать жизненный уровень своего населения, потому что потребление, которое прежде сковывало экономическое развитие в индустриальных странах, теперь его только подталкивает.
Наконец, – и это в-третьих, – постиндустриальные страны оказываются доминирующей силой мировой экономики по той простой причине, что фактически они создают и производят технологии, на которых работает сегодня весь мир. Ну, наверное, многие из присутствующих здесь знают, как тяжело и вообще безрезультатно оканчивается всякий раунд торговых и прочих диспутов между Европейским Союзом и США за контроль над интернет-доменами, которые во всем мире регистрируются сейчас, в основном, по американским правилам. Аналогичная ситуация имеет место в банковской сфере, в системе аудиторских фирм и так далее.
Так или иначе, в экономическом плане через контроль над технологиями Европа и Соединенные Штаты действительно контролируют сегодня весь остальной мир. Характерно при этом, что сложившаяся система экономического доминирования с формальной точки зрения абсолютно добровольна. Хотя система современного международного обмена, на мой взгляд, в значительной мере неэквивалентна (почему – это другой вопрос), и как бы активно ни протестовали против нее антиглобалисты, она остается добровольной. Никто не заставляет отдельные страны, отдельные компании закупать компьютерные программы, производимые в США, никто не заставляет их покупать новейшие технологии, оргтехнику, патенты и прочее. Но любая страна, которая попытается избежать этого, автоматически окажется практически исключенной из мировой экономики, что грозит ее хозяйственной системе, ее обществу гораздо более печальными последствиями, чем любые, скажем так, издержки, которые могут иметь место в любом ином случае.
Таким образом, в настоящее время существует мировая экономическая система, жестко разделенная на три части. В одной из них страны обречены тормозить свое развитие, затухать и сползать в самую нижнюю часть мировой табели о рангах – это страны, которые занимаются добычей ресурсов, причем в первую очередь – африканские страны. К сожалению, на мой взгляд, не сможет модернизироваться и арабский Восток. К еще большему сожалению, есть, на мой взгляд, очень серьезные основания полагать, что Россия движется этим же путем.
Соответственно, есть вторая группа стран. Это страны, которые встали на путь индустриального развития. В настоящее время им не дано догнать и перегнать, как это бывало раньше, другие развитые индустриальные страны, но на примере тех же Китая, Южной Кореи, Тайваня, Сингапура, Малайзии мы видим, что они могут быстро сократить разрыв и в национальном богатстве, и в уровне технологической развитости между собой и теми странами, которые находятся в первом эшелоне.
О странах этого первого эшелона можно сказать, что в результате своего естественно-исторического, так сказать, развития, опираясь на свой собственный опыт, на талант своих граждан, они достигли постиндустриального состояния. Они располагают надежными механизмами доминирования в современном мире, которым вряд ли в ближайшее время можно будет что-нибудь противопоставить.
Рассуждая логически, нетрудно прийти к выводу, что странам индустриального уровня догнать эту первую группу стран невозможно. Но вполне возможно наладить тесную экономическую связь с этими странами и постоянно, устойчиво сокращать разрыв, который отделяет их друг от друга, непрерывно осваивать различные технологические нововведения, повышать производительность и тем самым поднимать уровень жизни народа, эффективно решать социальные задачи.
Хочу заметить, что постиндустриальный мир, в общем-то, довольно жесток. Тот факт, что мировое неравенство стало особенно быстрыми темпами углубляться с середины 70-х годов, наглядно свидетельствует, что постиндустриальный мир не является никакой левой утопией, он не является никакой панацеей и не обещает человечеству спасения от социальных бед и невзгод. Это действительно жесткая система, в которой конкуренция становится еще более острой и в которой разрыв между богатыми и бедными, между успешными и неуспешными может оказаться еще более драматичным, еще более непреодолимым, чем раньше.
В этой ситуации крайне важной задачей для тех стран, которые оказались в состоянии некоторого транзита, некоторой неопределенности, является адекватное восприятие идеологии догоняющего развития. Согласно этой идеологии, догонять можно, но догнать нельзя. Хорошо это или плохо – другой вопрос, но это так. С этой точки зрения, проблему составляет то, что очень многие политические деятели, политологи, эксперты пытаются, как правило, во многих странах играть на каких-то комплексах, которые существуют в народе относительно собственного места в мире и относительно перспектив. Они пытаются убедить свою аудиторию, своих сторонников, избирателей в том, что тот или иной курс может вывести определенную страну в разряд лидеров, обогнать те страны, которым прежде удалось вырваться вперед на предыдущем цикле развития, и так далее. Но сегодня это невозможно.
Если, допустим, рассуждать о том, может ли Россия стать наряду с Соединенными Штатами новой сверхдержавой в технологическом и экономическом смысле, я твердо говорю: "Нет, не может. Совершенно однозначно". Россия не может стать такой страной по той простой причине, что разрыв очень велик, и развитие идет на совершенно разных уровнях. Россия, разумеется, может стать очень промышленно развитой страной, но только став таковой, она, как и все другие страны, может заложить основы перехода к постиндустриальному типу производства и сознания населяющих ее людей.
Не став промышленно развитой страной, достичь постиндустриального уровня развития невозможно – в этом нет никаких сомнений. Истории неизвестно ни одного такого случая. Япония могла дать нам такой пример, но и ей это оказалось не по силам. Других примеров я тоже не надеюсь увидеть в ближайшее время.
Можно утверждать также, что когда в той или иной доиндустриальной или слабоиндустриализированной стране существуют какие-то постиндустриальные кластеры, это не может вывести ее как таковую на постиндустриальный уровень. Во всяком случае, это очень маловероятно. Потому что постиндустриальный тип производства в первую очередь зависит от мотивации большинства населения, от того, насколько в сознание и психологию людей проникло стремление к достижению нематериальных результатов деятельности, к обретению новых знаний, к развитию информационного сектора и так далее.
Например, если даже в России, стране с бедным населением, и существуют очень совершенные, очень интересные технологии в отдельных секторах науки и производства, для становления постиндустриального базиса необходимы не столько отдельные прорывы, сколько серьезные изменения всей общественной психологии. А общественная психология сугубо, если так можно выразиться, материалистична в таких странах, которые сделали большие шаги назад в своем промышленном, экономическом развитии.
В рамках той парадигмы, которой я придерживаюсь, наиболее оптимальным шансом для тех стран, которые действительно хотят стать более цивилизованными, более открытыми, более включенными в глобальную экономику, которые хотят решать не какие-то геостратегические задачи, а стремятся в первую очередь обеспечить рост жизненного уровня населения, уберечь это население от экономических невзгод, от сурового произвола в политической сфере, – оптимальным шансом для таких стран является интеграция в наиболее организованные межгосударственные экономические союзы. А самой организованной формой такого взаимодействия является, безусловно, Европейский Союз. Оказавшись в таком союзе или на подступах к нему, страна действительно может строить свою экономику естественным, если так можно выразиться, или гармоничным образом. Иными словами, постиндустриальный мир открывает возможность прорыва в том плане, что очень многие технологии, которые появились за последние 20-30 лет, дают возможность странам, стремящимся приобщиться к этому миру, избежать жесткой логики индустриального развития. Если, например, сегодня существует мобильная телефония, то в странах, где вообще не хватает телефонов, можно не строить телефонные сети прежнего, индустриального типа. Если сегодня существует, допустим, определенный стандарт в той или иной отрасли производства (скажем, жидкокристаллический телевизор), можно не тренироваться в сборке лампового телевизора, можно сразу перенимать эти технологии.
Именно в этом отношении можно рассчитывать на серьезные прорывы. Современные информационные, компьютерные технологии, системы коммуникаций дают очень большие возможности для того, чтобы страны, включающиеся в мировую экономику, сумели перескочить через несколько стадий технологического прогресса. Но только технологического, потому что экономика – это все-таки в меньшей мере технологии производства, а в большей – социальные технологии, социальные связи и еще в более значительной мере, что часто недооценивается, это система общественного сознания, система мотивов и общей готовности людей к функционированию в рамках экономики этого нового, более высокого типа.
Поэтому мне кажется, что постиндустриальная трансформация открывает значительные возможности в сокращении числа и продолжительности тех фаз промышленного развития, которые существовали раньше. Но в то же время она исключает возможность каких-то резких взлетов отдельных стран, регионов в табели о рангах мировой экономики и, в общем-то, серьезным образом субординирует экономическое развитие. Это с одной стороны. А с другой, конечно, все более жестко проводит грань между странами, которые успели войти в эту постиндустриальную и индустриальную верхушку, и странами, которые остались вне этой конфигурации.
Дело в том, что конкуренция в современном мире, даже в постиндустриальной его части, очень жесткая. Я проиллюстрирую это единственным примером. Это динамика заработной платы в Соединенных Штатах Америки. В середине ХХ века те специалисты, которые пытались исследовать различные элементы технологического прогресса, исходили из посылки, что образование увеличивает ценность рабочей силы, и в общем-то это казалось очевидным. Если работник имеет, допустим, 3 класса образования, его среднемесячная зарплата составляет, условно говоря, 500 долларов; если он имеет среднее образование – 800 долларов; если высшее – допустим, 2 тысячи, и так далее. Соответственно, предполагалось, что по мере того, как все более широкий круг людей будет получать более высокое образование, будет расти общий уровень доходов, потому что люди, получающие более высокое образование, получают и более высокую зарплату.
В начале 70-х годов статистика выявила очень интересное явление. Дело в том, что эта закономерность исчезла. Если раньше действительно с получением высшего образования доходы работника автоматически увеличивались, а доходы людей со средним образованием оставались приблизительно на одном и том же уровне, то начиная с 1973-го года доходы работников со средним образованием стали снижаться, а доходы работников с высшим образованием фактически перестали расти.
Долгое время все грешили на экономический кризис 73-74-х годов, потом 79-го и 81-го. Но в 80-е годы это явление дополнилось следующей тенденцией: перестали расти и доходы людей с высшим образованием. В 90-е годы в Америке очень быстро начали расти доходы людей с докторской степенью; доходы тех, кто действительно проявлял себя в качестве носителей какого-то уникального знания, кто имел особые способности в разных областях деятельности. Доходы лиц с высшим образованием за 90-е годы, годы очень высокого технологического прогресса, очень высокого спроса на образованных работников, упали на 3,5 процента, а доходы лиц со средним образованием – на 18 процентов. Это означает, что вопрос сегодня состоит не в стандарте, не в том, что нужен некий стандарт, каким может считаться среднее и высшее образование, и соответствуя этому стандарту ты получаешь более высокую зарплату, а с его превышением она у тебя стабильно растет.
В настоящее время зарплата в Америке растет только у тех, кто имеет образование и способности выше средних. Если повышается средний уровень, соответственно, то все, кто раньше ему соответствовал, но не смог его повысить, скатываются вниз и порой просто падают.
Но ведь то же самое происходит сегодня в мировой экономике. Причем этот средний уровень определяется все более жестко. И задача заключается не просто в том, чтобы зацепиться за него, а в том, чтобы постоянно идти вперед вслед за повышением этого среднего уровня, а желательно еще и обгоняя это повышение. Только в этой ситуации можно иметь шанс на какие-то серьезные экономические и социальные достижения.
На этом я хотел бы закончить. Надеюсь, что пусть схематично, но достаточно понятно я рассказал, какие есть плюсы и минусы в современной экономической ситуации, в чем ее новизна, каковы уклады производства, которые мы сегодня имеем. Спасибо.
